Прозрение Белого

Разведывательный зонд передал сообщение о предпосылках разумной жизни на одной из планет созвездия, и звездолёт «Колесо» — с двигателем спиндизи, первой, несовершенной пока, модели, — свернув с пути к «Малой медведице», помчался к «Лебедю».
Каждые два года для половины экипажа сон в анабиозе сменялся вахтой — долгой и нудной. Семьсот двадцать суток одно и тоже: космос… космос… космос… И ни разу, какого-нибудь «вжжжик» — встречного лихача, или «пик» — иномирного сигнала.
Скукота.
Особенно страдали в батареях. Орудийные стволы почистил, лафет смазал, снаряды перебрал и… всё по новой, иначе свихнёшься.
Пушкари носового орудия, те вообще без дел остались: башню с пушкой и всем боезапасом утеряли, с Луны стартуя. Спали бы в анабиозе, да воля неволей половина расчётного состава бодрствовала. Задолго до пересменки сидели по лавкам в «предбаннике» анабиозария и отбивали чечётку; учащали дробь, надеясь этим ускорить ход времени, приблизить счастливую минуту. Ободряюще пожимали руки пробуждённым сменщикам, искренне желали им доброй вахты, скорой смены и расторопно укладывались в заветную капсулу. Неприкаянных пушкарей жалели: в батареях подпускали к орудиям лафеты смазать и ставили в цепочку снаряды передать; старпом приглашал на мостик «медь» надраить; штурман — в рубку «кораблём порулить».
Однажды суперкарго попросил прислать бойца прибрать каргоотсек, комбат выделил наводчика. О той «батарее» ящиков с бутылками, что видел на стеллажах, тот — восторженно, с горящими глазами, вожделенно сглатывая, — доложил командиру. Водкой «Туземка» экспедицию снабдили, как и стеклянными бусами, зеркальцами, пластмассовыми Санта-Клаусами, тряпичными Дедами Морозами, матрёшками и другой сувенирной всячиной, одаривать туземцев. Разумеется, если те в развитии не будут далеки от земных папуасов. Водку «замаскировали» под лимонад, разлив по бутылкам и название «Туземка», мелко штемпелем нанеся на этикетку под названием «Буратино».
Тем же днём выяснилось, что помощник суперкарго заместителю комбата приходится земляком. Теперь с началом «туземной жизни» «неприкаянные» лафеты больше не смазывали, в цепочку снаряды передать не наряжались, «медь» не драили, за штурвалом корабля не стояли, и чечётку в предбаннике не били — некогда им было. В пересменку вахтовая смена в анабиозарий заявлялась, но только чтоб отметиться в журнале у дежурного, в капсуле… голографический образ сменщика заменить своим. Оба корабельных боцмана, близнецы и скульпторы-любители — в той афере зачинатели и творцы. «Туземку», испробовав «Буратино», они обнаружили ещё до поворота «Колеса» к «Лебедю», и с того времени в анабиозарий ни ногой, даже образы в капсуле не сменяли — близнецы же. Давненько замышляли найти «третьего», поэтому «неприкаянных» в компанию, заменив «пенёк на поляне» на «пень», приняли с радостью. Даже с восторгом: «лепить» друг дружку им вусмерть надоело.
И всё бы хорошо да появилась проблема: не хватало закуски. Пайка ведь спящим в анабиозе не полагалось. А как необходим был! Чтобы на утренних разводах не пошатывало в строю, и разило изо рта чтоб съестным. Второй половине личного состава батареи — той, что якобы омолаживалась в анабиозарии — на перекличку являться, понятное дело, не требовалось, даже настрого комбатом запрещалось. Но пушкари — голодные, с похмелья — забывались и на развод, случалось, заявлялись. Комбат и заместитель перехватывали и отправляли назад по «норам», пока и первый не обзавёлся земляком. Им, ни с того ни с сего, определился один из корабельных коков. И проблема разрешилась: получали в столовой щедрую добавку, в термосах — для страждущей братии. Кок, дитя российской тундры и запасной заряжающий орудия, по боевому расписанию, за услугу взял с комбата, пуэрториканца (в конце концов, оба с Земли), обещание дать стрельнуть разок из пушки. На банкете по случаю удачной экспедиции планировался шведский стол с фейерверком.
А возжаждал побыть фейерверкером неспроста.
Дело в том, что второй в экипаже кок, его вахтовый сменщик, достал бредовой идеей изготовить к торжеству торт в виде египетской пирамиды, непременно из наполненной газом пластиковой оболочки обложенной миллионом пирожных, и пустить лететь по воздуху над городами и весями аборигенов.
Дитя тундры смеялся, это ж, сколько муки, яиц и шоколада потребуется на тот торт!
Смех смехом, а в пересменку в анабиозарии, пробуждённый от сна, отметил необычную худобу коллеги, его сменявшего в капсуле. Может быть, и не придал бы особого тому значения, если бы не подметил, что и «неприкаянные» пришли к дежурному отметиться такими же исхудалыми. В журнале расписались, в капсулах своих пошурудили, с жадностью выпили «кисель»(заполнитель желудка и кишечника на время анабиоза) и… удалялись. Всё бы ничего, но и смена астронавтов — все поголовно "кощеи"! Последовали примеру — жадно выпили кисель. В капсулы улеглись блаженными и счастливыми.
Экономит продукты?!
Перерыл камбуз, кладовые, холодильники и нашёл-таки припрятанную муку, яйца и шоколад. А в спортивном зале под борцовскими матами — оболочку для торта, сшитую их чехлов этих самых матов.
Возмущённый, бегал по батареям и каргоотсекам, поднялся на мостик, ломился в штурманскую рубку, но никто его не слушал. По коридорам попадались пушкари — внимали. Качали головами (подозрительно покачиваясь на ногах), матерились и норовили проводить до камбуза, где не предлагали, как раньше, отделить мясо с костей свиных ножек на холодец, а прямо требовали пожрать.
Что тут делать?!
Пристыдить коллегу? Безнадёжно.
Доложить капитану звездолёта? Бесполезно. Коллега тому — земляк. Тоже турок.
Уничтожить оболочку, а муку, яйца и шоколад раздать «кощеям», как только встанут с лежанок? Глупо. И опасно: турок тихий-тихий, но бывало взрывался, а тут — мечты лишить, первейшей страсти.
Оставалось одно: придумать, как отомстить за голодающих. И придумал.

Как-то на камбуз к нему, «посидеть с земляком», зашёл комбат. Попросив собрать закуси, позвал в разделочную и выставил на колоду бутылку водки!
Нарезая помидорчиков, намазывая на масло икорку, кок в мечтах предвосхищал момент, когда подменит фейерверк-заряд на боевой снаряд-болванку и разнесёт торт-пирамиду — в брызги.
Надо заметить, кок, стартовали с Луны, вахты не нёс, о казусе с носовой орудийной башней потому не знал. Комбат же об утери пушки ему не сказал, о другой новой и не помышлял, потому обещание «стрельнуть разок» кормильцу дал с душевной лёгкостью.

Капитан «Колеса» — рослый статный красавец, один, не считая боцманов с «неприкаянными», не спал все вахты. На самом деле, не был земляком коку-турку. И не турок вовсе — русский он. Мама в бурно проведённую молодость родила в турецкой тюрьме, а «Турок» — его секретный позывной в NASA. Земляком ему приходился другой кок, тот, что возжаждал мщения, дитя тундры. Оба — россияне, они и фамилии носили созвучные: Белый и Белды.
О непорядках на борту капитан знал, но молчал. Когда же «неприкаянные», и трёх вахт не минуло, вконец обнаглели, меры все же принял. Вызвал Белды и наказал водку тем смешивать с пищевым красителем — под компот, пить за завтраком, обедом, в полдник и ужин. А в «горькую» уже пушкари пили, кутили полным составом батареи по ночам в разделочной камбуза, запертой от греха подальше. Из разделочной был выход в коридорчик, который вёл прямиком в складской отсек звездолёта где хранились ящики с лимонадом «Буратино». Сопровождал наводчик, мужик дюжий, ухватистый, Белды оставалось только фонариком светить, да в дверях коды замков набирать. Растроганный участием к бедолагам, Белды рассказал-таки капитану о затее коллеги, посетовал на опустение продсклада — пропадали мука, яйца и шоколад. Своего замысла и обещания комбата «стрельнуть разок» не выдал.

…Постаревшие (пушкари, понятно, разительно), больные от вахтенных мук, исхудавшие «до прозрачности» (половина экипажа), уже, было, отчаялись вкусить радость хоть каких-нибудь перемен. Но всё же пришёл день, звездоплаватели стояли, наконец, на твёрдой почве. Их бутсы с бронированными подошвой и крагами прятала густая трава, келвар кирас ласкали бутоны невиданных цветов, на шлем-каски садились диковинные бабочки. Во все глаза таращились на уже позабытое великолепие форм и красок. Пьянели от чистого воздуха и благоуханных запахов. Украдкой размазывали счастливые слезы по чёрным от космического загара щёкам. И уже не скрывали слёзы при виде как пушкари многострадальной батареи, не сговариваясь, в едином порыве торжествующего духа достали из карманов бутылки, вернулись на борт десантного гравилёта и без обычных ссор за очередь сливали в унитаз «Туземку». Здесь в этом не земном рае этим отпетым алкоголикам водка была не нужна.
А это был воистину не земной рай!
Гравилёт сел в центре обширной долины. Рельеф из невысоких приплюснутых холмов дополняли лощина и гора тёмного скального камня на горизонте. За треугольный её силуэт, удивительно схожий с земной египетской пирамидой, закатился «Лебедь». На смену солнцу нарисовались в белёсом (беззвёздном) небе и выстроились столбиком семь серпов семи лун. Мягкий, ровный свет залил холмы, камню горы придав переливчатую глянцевитость, а её вершине с шапкой из цветов — неописуемость невообразимого декора. На планете наступила ночь.
И никого кругом. Только десантники — бледные (со слезами вытерли загар) и сиротливые — одни гурьбой стоят. И тишина. Да такая звонкая в ушах! А слышно — только портупей скрип да топот бабочек по каскам.
В оцепенении стояли долго, а как только закончилось рвущее тишину бульканье «Туземки» в гальюне, как с цепи сорвало: бросились обниматься и пушкарей качать.
В бедламе том, так рьяно не участвовала половина десантников — худым, им сил хватало только каски подбрасывать, да «ура» кричать.
В ликовании не принимали участия и три ещё человека: капитан звездолёта и оба кока.
По высадке Белый первым ступил в траву и цветы, стоял в стороне от всех, один, в раздумье. На орбите, когда принимал доклады и видел на мониторах пейзажи планеты, в разум его вкралось сомнение, теперь же, слыша бульканье водки, поскрипывания портупей, клацанье затворов винтовок о кирасы и вялое «ура» худых — не всем удавалось поймать подброшенную каску — укреплялся в мысли: «Нельзя нам сюда. Ох, нельзя».
Кок Белды… К нему мы ещё вернёмся.
Сначала о его коллеге. Имя тому — Ахмед, но вахтенная смена звала прозвищем «Суфле». Подавал на десерт ту вкуснятину весь полёт на пути к «Медведице», а повернули к «Лебедю», человека как подменили: на ужин своей вахтенной смене, явившейся в столовую голодными, после семисот двадцати-то суток воздержания, выдал концентраты. Столовую не открыл, на камбуз самим приготовить не пустил. Даже старпома и штурмана. Впрочем, благодарные за «сладкие» вахты, астронавты не роптали, получив пакетики и тюбики, разошлись по каютам и кубрикам разогреть сухпаёк на спиртовках. А после завтрака и развода в курилке матрос-стюард рассказывал:
— До побудки ещё, Суфле впустил меня на камбуз за концентратами оперативному посту, и я, правда мельком в дверной проём, увидел, кого вы бы думали? За колодой в разделочной сидят: комбат неприкаянной батареи, замкомбата, боцман с братом, оба наводчика. Пьют компот и холодец едят! Что больше поразило, одежда у всех измазана во что-то белое. Суфле подливал компот и втолковывал что-то про огромный торт-пирамиду, угощение аборигенам… ну да хрен с ним. Я, не будь дураком, вместо поста метнулся в анабиозарий, посмотреть все ли капсулы заняты, но закрыт: сегодня пятница, санитарный день.
На смех было подняли, да стюард вытащил из-за пояса под бушлатом плитку чего-то белого, вкусно пахнущего:
— Прихватил на камбузе.
Бывалые механики, побросав сигареты, обнюхали, попробовали на зуб и согласились с версией того, что это клей — сваренный на воде из муки. Разделили по-братски. А тому, что стюард видел комбата с замкомбатом и наводчиков обоих, боцманов-братьев за колодой с холодцом и компотом, все же не поверили.

Ахмед стоял, как и капитан, один в стороне от всех, но смотрел не на небо — в даль. Знал, что по результатам предварительной локационной разведки планеты никаких признаков цивилизации не обнаружено, но все же надеялся увидеть огонь и дым костра на холмах. И подыскивал заодно место для банкетных столов. Выбрал холм в центре долины, на котором трава была пониже и, где бабочек летало поменьше. А прикидывал расстояние, на каком надуть от столов торт — такое, чтобы соперничал с горой, — увидел ИХ.
Опрометью бросился к Белому. Где вьюном, а где и с применением приёмов джиу-джитсу просочился сквозь толпу, немало посбивав худых и не дав поймать трёх-четырёх качаемых пушкарей. Обежав капитана кругом, приблизился к тому строевым и, лихо козырнув, изрек:
— Мой капитан, распорядитесь накрыть столы и приготовить мой торт. ОНИ ЕСТЬ! Идут со стороны горы, от лощины через долину, курсом на нас!
В эту минуту Белый, желая отделаться от бередящих сознание сомнений, стоял с высоко задранной головой — всматривался по сторонам столба из лунных серпов в попытке все же различить звезды. На доклад скосил на кока один глаз, не склонив головы до долу, второй оставив смотреть в небо. Умел. Этой способностью, когда-то ещё в школьные годы, привлёк к себе внимание красавицы-старшеклассницы, ставшей после ему женой и за три года до экспедиции подарившей сына. Карапуз заливался в смехе, когда он, прощаясь с сынишкой навсегда, продемонстрировал и ему своё уменье.
— Ты что, земеля? Чудится — крестись. А торт свой пеки, — сказал Ахмеду, про себя заключил: «Помешался на торте. Турок».
Но когда Ахмед вытянул руку указкой ему за спину, больно чиркнув пальцами по уху, и потребовал: «Смотреть сюда!», опустил и взгляд вторым глазом. Повернулся к горе и… увидел ИХ!
Вдалеке, но уже угадываемые на фоне пирамиды силуэты!
Поражённый, севшим вдруг голосом, сипло твердил раз за разом одну и ту же фразу:
— Этого быть не может, потому что быть не может. ОНИ — ЛЮДИ. Этого быть не может, потому что быть не может. ОНИ — ЛЮДИ.
К гравилёту приближалась группа ЛЮДЕЙ! Человек сто. Совершенно нагих. Тела их на контрасте с коричневым, как шоколад, камнем горы выделялись мраморной белизной. Есть ли женские, определить пока не мог. «Да ни дай бог!». В экипаже одни мужики!
Белый схватил Ахмеда за шиворот и просипел ему в ухо:
— Выкрикивай, повторяй мои команды.
По долине разнёсся зычный фальцет турка:
— Полундра! Слушать команды капитана! Смирно!.. Всем повернуться лицом к гравилёту! Ложись!! Старпом и штурман, ко мне!

Но вернёмся к Белды.
Кок проснулся, но глаз не открывал: так с похмелья тошно, что свет белый не мил. А разбудил его тенор. Посчитал, на борту ночь, он у себя в кубрике, а это корабельный эхо-акустик услаждает отдыхавших астронавтов трансляцией оперы. Удивило только, что пели на эсперанто — языке экипажа, но ни оперных героев. Подумал, было, что итальянец, заскучав по родине, поёт в микрофон, но вспомнил, итальянцев на «Колесе» только два, оба корабельные эхо-акустики, глухо-немые с роду.
Попытался, но не смог. Как ложился после вахты в капсулу, как поднимали — уже через два месяца вместо двух лет — не помнил. Как на камбузе маскировал водку под компот — помнил. И всё. Нет, конечно, помнил, что прибыли на место и готовились на орбите одной из планет «Лебедя» к высадке, а вот того, что уже это сделали, просто не знал — по причине трёхсуточного не просыхания. Совратили-таки, его непьющего дитя тундры, неприкаянные бедолаги. В состав десантников Белды попал благодаря капитану и коллеге. Те опасались, уничтожит «винодел» компоненты торта и остатки «Туземки» пушкарям раздаст, поэтому тайком на руках принесли спящего в гравилёт и спрятали в орудийной башне. Десантировались, комбат усадил похрапывающего Белды в орудийное кресло, вместо себя, а сам тихонько, заливаясь слезами, пристроился с бутылкой «Туземки» в конец очереди у гальюна.
Белды открыл глаза, но вместо фото оленьей упряжки у чума, висевшей на стенке изножья его гамака в кубрике, увидел… гору. Да не на фото, а… в перекрестии прицела!
То, что на нём «шлем-наводчик» и сидит он в кресле стрелка, Белды осознал скоро. Напившись перед отбоем «компоту», он обычно развлекался: проникал из камбуза в «шлюзовую-спас» с гравилётом, забирался в пушечную башню, занимал место стрелка и, заказав компьютеру смоделировать Ахмедов торт, брался за гашетки…
Кок кулаками протёр глаза — ни гора, ни перекрестие прицела не исчезли.
— Египетская пирамида. Шоколадная?.. Турка торт!
«И на каком языке аборигенам петь нам — инопланетянам, как не на эсперанто», — подумалось Белды, и... совместил перекрестие прицела с верхушкой горы.
— В брызги! Это тебе, турок, за худых! Шоколадную помадку пирожных полить розовой фруктовой глазурью — фу, как безвкусно, — высказался, и зажал в кулаках гашетки…
А ЛЮДИ пели, хором за тенором.
Белды не внимал, про что. «На эсперанто. Должно быть, про былинки с росинкой. И про бабочек».

Следить за аборигенами Белому мешала беснующаяся толпа. Но видел, те будто невесомые не шли на ногах шагом, а летели, как по ветру, парили над землёй. Всякая травинка и былинка, всякий цветок передавали их друг дружке. Бабочки: не просто сидели по плечам, взмахивая крыльями, а, казалось, несли.
Его десантники, залёгшие по команде, лежали ниц и ошалело вслушивались в пение. Крестились, а ударила с гравилёта пушечная очередь, ремешок каски затянули под подбородком и потянулись за плечи к винтовкам.

ЛЮДИ же выстрелов будто и не слышали. И не видели, как у них за спинами срезало очередью розовую макушку горы. Пели себе хором, на сколько-то там голосов.
И… вдруг на всех холмах окрест появилось несметное число ЛЮДЕЙ. Все разом они медленно, разводя в стороны, подняли от колен на уровень плеч руки, и верхушка горы восстановилась — как в старинном кино с обратной прокруткой съёмки.
Белый не удивился, он испугался. Хорошо, старпом со штурманом к нему бежали и десант лежит ничком в цветы — ни того, ни ЛЮДЕЙ не видели. Пение слышали — от того только крыша ехала.
Ахмед раззявил рот, про торт свой забыл. Капитан просипел ему в ухо: «Прекратить стрельбу». Тряс за грудки штурмана и тянул за чуб старпома.

…Бабочки сложили крылья, трава с цветами опустили мужчину солировавшего тенором, с ним женщину под ручку на землю. Пара подошла ближе, и мужчина обратился к капитану:
— Здравствуй, отец… Я твой сын, которого ты трёхлетним малышом оставил на Земле. Мой звездолёт «Турок», так названный в твою честь, оснащён спиндизи четвёртой модели, потому-то «Колесо» обогнали и ждали здесь. Сдай винтовки — оружие последнее, какое ещё существует. Нас и наших «бабуль» моль одолела, налетит сейчас; вам выдадут литавры, бейте тарелками позвучней — не нападёт. — Мужчина улыбнулся, один глаз скосил к земле, другой в небо. — И познакомься, папа, со своей невесткой, моей женой. Она аборигенка.
— Ахмед, повтори за мной. Уважаемые, просим простить за вторжение. Мы счастливы от встречи с братьями по разуму. Сейчас подымимся в звездолёт, вернёмся в цивильном, с банкетными столами и тортом, — просипел Белый коку. — И бегом, Белды унять.
Старпому:
— Винтовки оставить на земле, встать не оборачиваясь, построиться и всем в гравилёт. Да не трясись ты так, расслабься, чуб свой опусти, украинец, или под каску заправь. Страшного ни чего, но всё же пока не оборачивайся, обвыкни чуток.
Штурману в ухо:
— На «Колесе» всё видят, но не представляют, в какую передрягу мы попали. Свяжись с эхо-акустиком, кроме тебя ни кто его жестов немого толком не понимает. Пусть передаст дежурному офицеру по вахте мой приказ тайком от постовых на мостике сбегать в разделочную камбуза — отдать распоряжение боцманам собрать по «норам» пушкарей и коридорчиком проникнуть в каргоотсек. Наводчик, тот, что ухватистый, проводит и коды замков должен помнить. Все ящики с «Буратино», опять же в тихую от команды, выкинуть за борт. Нахер такой лимонад. Приказ второму старпому: «растопить дюзы» и быть готовыми к экстренному старту. Нельзя — нам — здесь оставаться.
Старпому:
— Литавры подносят, получить и раздать.
©Владимир Партолин bobkyrt@mail.ru 18.06.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.